настоятеля храма Державной иконы Божией Матери
в г. Жуковском, пос. Кратово,
члена Союза писателей России.
Прошло 17 лет после прославления Русской Православной Церковью святого Царя Николая, Императора Российского, и его Семьи. Но и сегодня, особенно в год 100-летия русской смуты, идет борьба вокруг этого имени. Даже в Церкви есть почитающие, не очень почитающие и совсем не почитающие Царственных мучеников. До сих пор встречаются храмы, где нет их икон. И в то же время у нас немало православных людей, которые считают, что Царская Семья недостаточно была прославлена.
Отец Николай, чем можно объяснить столь неоднозначное отношение и православных христиан, и неверующих к царской семье?
Это понятно. Борьба шла до прославления, она не утихла и после неё, а в год 100-летия русской смуты даже обострилась. Даёт о себе знать, в частности, то, о чём говорил на Архиерейском Соборе 2000-го года председатель Синодальной комиссии по канонизации святых митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий: «идеологические стереотипы, господствовавшие в нашей стране на протяжении минувших десятилетий». То есть антимонархическое мiровоззрение, которое было общепринятым в нашем обществе, да и в Церкви. Клевета на Царя шла до революции, шла во время неё – когда все революционные силы ополчились прежде всего на монархию и на Царя. Клевета эта продолжалась все советские годы. Все мы жили, учились в то время, когда в атеистическом государстве не только мысль о святости Царя Николая почти никому в голову не приходила, но и говорить публично хоть что-то о положительных сторонах «царизма» было не принято. Нужно было преодолеть эти стереотипы, заместить ложь – исторической правдой. И то, что люди, которых с детства учили только критиковать Царя, стали его глубоко почитать, – это чудо Божие. В этом, конечно, и заслуга добросовестных историков. За прошедшие четверть века было опубликовано много документов, исследований, открывающих правду о жизни Императора, помогающих увидеть, понять красоту и высоту его Семьи. Да ведь даже и фотографии, и кинохроника это показывают.
Помнится, как, затаив дыхание, всматривался православный народ в документальные кадры первых фильмов о Царской Семье – вот они, перед нами, святые люди: ходят, улыбаются, разговаривают друг с другом… Не было в то время человека, к которому бы православный народ относился с таким интересом, как к Царю Николаю.
В своём Докладе 2000-го года митрополит Ювеналий веско опроверг главные доводы противников канонизации Царя и его близких, привёл самые высокие примеры подвига Царственных мучеников, пострадавших за веру, за верность Христу и Его заповедям – то есть именно того, за что мы прославляем всех мучеников. Вообще в материалах Комиссии с самого начала говорилось о прославлении именно «Царственных мучеников». И всё же нежелание некоторых лиц вообще прославлять Царя и его Семью сказалось в том, что они, в качестве компромисса, были прославлены у нас «в лике страстотерпцев».
При этом противостояние их почитанию, как ни странно, после канонизации не исчезло…
Хотя, казалось бы, люди верующие, церковные могли сделать вывод, что такие духовные события не могут быть случайностью, что была воля Божия прославить Царя и его Семью. Собственно, так только и может быть: не люди решают на земле, кто свят, а кто не свят, святым можно быть только у Бога, и канонизация лишь подтверждает небесное прославление. Его показали многочисленные чудеса, народное почитание святых, которое ширилось все эти годы. По всей стране строились в их честь храмы, народ Божий обращался к ним в молитвах и получал помощь – в том числе, в рождении детей, которым давал их имена. Знаю семью, где все дети названы в честь Царственных мучеников.
И ведь их почитание было очень широким ещё до канонизации. Сначала, в 1981 году, их прославила Русская Православная Церковь Заграницей, потом они стали местночтимыми святыми нескольких епархий у нас. Можно сказать, что это было поистине народное прославление.
Хорошо помнится 1991 год, едва ли не первый большой крестный ход в Москве – после советского времени это было совсем необычно… На Ленинградском вокзале встречали тогда только что обретённые святые мощи преподобного Серафима Саровского – того самого святого, которого прославил Царь Николай своей монаршей властью (вот на что её употреблял!), – а потом и преподобный, как сам предсказывал, его прославил. Именно на том крестном ходе вместе с иконами стали носить портреты Царя Николая, Царицы Александры… И на следующий год Синодальной Комиссии по канонизации святых было поручено «начать исследование материалов, связанных с мученической кончиной Царской Семьи».
Но и густая тень, которая наводилась на их доброе имя весь век, не могла так легко рассеяться. Тем более, что этому препятствовала новая клевета, в годы новой смуты, даже более тонкая и велеречивая. Уже не с коммунистических, большевицких, разоблачивших себя – но якобы совсем с других, чуть ли не противоположных им, позиций изливалась на наш народ антицарская, антимонархическая пропаганда, которая тоже получила свою свободу. И чем больше стихал накал борьбы с коммунистической идеологией, которую новой, «демократической» власти нужно было победить в первую очередь, чем больше эта старая идеология уходила в прошлое, тем больше её противником вырисовывалась традиционная, монархическая Россия – как альтернатива западническому пути страны, на который так активно стремились перевести Россию все эти годы. Последовательно православное мiровоззрение, как и в прежние века, становилось всё более монархическим. И самым высоким, поистине святым представителем нашего традиционного державного пути был, несомненно, последний русский Император. Так что не удивительно, что всем либеральным силам он неприемлем.
В определённом смысле революция 1917 года продолжается, хотя политические партии меняют свои названия. Но её суть – богоборчество – главный мiровоззренческий вопрос – остаётся той же, как тем же остаётся главный богоборец – диавол. Богоборчество и клевета на Царя, на православную Россию шли и идут рука об руку. Как было это век назад, так мы видим это и сегодня, в кощунственном «фильме особого назначения» «Матильда», который ставит своей главной целью настоять на «правоте» революционного разрушения исторической России сто лет назад.
Идеологий много, а суть – одна: со Христом или против Христа. Царь Николай был за Христа. Это – главное объяснение не прекращающейся борьбы с его именем. Борьба была, как мы помним, против прославления даже одного из самых великих святых – преподобного Серафима Саровского.
Эта борьба сказалась и в том, что он, как некоторые говорят, до сих пор «недопрославлен»? То есть, например, прославлен, но в лике страстотерпцев.
То есть в образе почитания Царственных мучеников сказалась позиция тех, кто их вообще не почитает. Это то же самое, что решать духовные вопросы, учитывая мнение неверующих.
А в чём отличие страстотерпцев от мучеников?
В том-то и дело, что по сути разницы нет. Это синонимы. В словаре В.И.Даля читаем: «Страстотерпец – мученик». Это один лик. В общей Минее отсутствует «Служба страстотерпцу» – есть «Служба мученику». В нашей Церкви установлено такое общее величание мученикам: Величаем тя, страстотерпче святый [имя рек, например: великомучениче и победоносче Георгие, великомучениче и целителю Пантелеимоне] и чтим честная страдания твоя, яже за Христа претерпел еси (Ирмологий, с. 185. Издательство Московской Патриархии, 1997).
Такое же общее величание установлено и мученику ХХ века (см. Патриарший календарь).
В замечательной «Службе святых царственных страстотерпец», которая принята в нашей Церкви, они именуются и мучениками и страстотерпцами, что совершенно справедливо. И всё же в церковном календаре, в Богослужебных указаниях, в Служебнике – исключительно страстотерпцами. Словно бы это ошибка – назвать их мучениками. В нарочитом отделении Царственных страстотерпцев от мучеников (которое, кстати, мы видим только по отношению к ним) можно увидеть такой смысл: страстотерпец – это якобы меньше, чем мученик. То есть в этом ясно просматривается стремление принизить подвиг Царской Семьи. И теперь некоторые наши современники считают, что страстотерпцы – это ещё не мученики, тем более не великомученики, что это разные виды святости, чуть ли не уровни. Помнится, как один некрещеный человек глумливо сказал тогда о святом Царе: «Ну что, до мученика не дотянул?» Однако Святая Православная Церковь и наш русский язык были на этот счёт всегда иного мнения.
А что означает слово страстотерпец?
Само это слово говорит о том, что страстотерпец – это тот, кто терпит страдания, или страсти по-церковнославянски. Самые великие страсти, страшные крестные муки претерпел Сам Спаситель мiра – мы вспоминаем о них прежде всего в Страстную седмицу. Следовательно, страстотерпцами мы именуем тех, кто пострадал за Христа, за веру христианскую, подражая Ему. То есть слово страстотерпец несёт в себе тот же смысл, что и слово мученик: это тот, кто пострадал за Христа до смерти и явился свидетелем истинной веры. Царь Николай, который с верой, следуя заповедям Христовым, исполнял своё царское служение и остался верным Ему в тяжелейших обстоятельствах, которым трудно подобрать нечто равное в мiровой истории, к тому же подавая постоянно христианский пример своей супруге и детям, воспитанным ими в правилах высокого христианского благочестия, явился свидетелем евангельской истины для всего мiра, для всех времён и народов – если только знать правду о его жизни. Хотя меру страданий, меру любви и смирения, кротости и терпения, высоту духовного подвига Царя-мученика знать нам не дано, но и того, что нам известно, достаточно, чтобы поставить его наряду с самыми почитаемыми святыми не только Русской Церкви – такими, как святые мученики Борис и Глеб, – но и с самыми великими мучениками Христианства.
Таким образом, если посмотреть непредвзято, отбросив политические пристрастия, то тогда, несомненно, нужно будет согласиться с нашим великим старцем, почившим в этом году, архимандритом Кириллом (Павловым). Ещё 4 июня 1993 года он сказал мне про Царя: «Великий мученик. Он отдал себя в жертву за Россию. Первый удар принял на себя». Удар страшной сатанинской силы. Самому «князю тьмы», похоже, было тогда попущено господствовать над Русской землёй. И если бы не заступление Державной Владычицы, если бы не подвиг новомучеников во главе с Царём Николаем, наша страна могла, вероятно, погибнуть до конца.
А какие различия усматривают в этих понятиях: мученик и страстотерпец, – те, кто противопоставляет их друг другу?
Они настойчиво разводят эти понятия в двух смыслах. Первый: страстотерпец принял смерть с христианским смирением, но не за Христа. От Царственных страдальцев, мол, не требовалось отречения от Бога, поэтому их нельзя считать мучениками. И второй смысл: страстотерпец принял смерть от своих, а мученик – от чужих. Кое-кому хотелось подчеркнуть, будто Царственные мученики пострадали именно «от своих», что в их убийстве повинен был русский народ.
Святые благоверные князья Борис и Глеб пострадали от своего брата (за которым стояли католические и иудейский круги Польши, как писал доктор исторических наук С.В.Перевезенцев), и всё-таки святая Церковь именует их мучениками, хотя и страстотерпцами тоже именует, нисколько не противопоставляя друг другу эти понятия.
В Полном церковно-славянском словаре протоиерея Г.Дьяченко, изданном во время царствования Императора Николая II, читаем: «Страстотерпец = мученик; именем страстотерпцев в православной Церкви называются вообще все христианские мученики, – но в частности это имя прилагается к тем из них, которые претерпели страдания во имя Господа по коварству и клевете ближних своих – единоверцев. Напр. преподобный Дула (V в.), Димитрий царевич (1591 г.)»
Преподобный Дула, страстотерпец египетский, был невинно оклеветан братией монастыря, в котором подвизался, и претерпел от них гонения, едва не был наказан отсечением рук за преступление, которого не совершал, но мирно почил в коленопреклонной молитве. Можно ли уподобить его житие жестоко убиенным Царственным страдальцам? Думается, что нет.
В дореволюционной Настольной книге священно-церковнослужителя читаем: «Исповедники и Страстотерпцы суть великие по добродетельной жизни мужи христианской Церкви, мужественно и безбоязненно везде и всегда исповедовавшие свою глубокую веру во Христа, открыто признавшие себя истинными христианами, потерпевшие за это мучения и истязания, но не получившие мученической кончины». (С.В.Булгаков. Настольная книга священно-церковнослужителя, 1913 г. Репр. изд. М., Изд. отдел Московского Патриархата, 1993, т.1, с.690).
Святой благоверный царевич Димитрий Угличский и Московский, согласно житию, был умерщвлён по приказу царя Бориса Годунова, но и к нему в тропаре мы обращаемся со словами: Богомудре мучениче, – а в каноне припев: Святый благоверный княже-мучениче Димитрие, моли Бога о нас.
Причём, насчёт его кончины существует и другая историческая точка зрения. Митрополит Петербургский Иоанн (Снычёв) считал, что царь Борис не имел отношения к убийству царевича Димитрия «ни малейшего». Владыка писал:
«Настойчивые попытки многих исследователей найти в характере Бориса одну из причин обрушившихся на Россию бед объясняются довольно просто: не умея или не желая вникнуть в духовную подоплёку событий – историки искали «виноватого». Перенося на пространство истории свой ежедневный бытовой опыт, они стремились найти «того, кто всё испортил», ибо это давало разуму, лишённому веры, иллюзию обретённой истины. Возможно, эти мотивы не всегда были осознанны и не у всех одинаково сильны, но они просто неизбежны для современного рационалистического подхода к познанию истории».
Именно таким подходом объясняется то, что противники канонизации Царя Николая ставили ему в вину его сомнительное «отречение» – мол, чуть ли не из-за этого произошла революция.
Там же владыка Иоанн писал:
«Смерть царевича могла быть выгодна только тому, кто стремился уничтожить саму Россию, нанося удар в наиболее чувствительное место её церковно-государственного организма, провоцируя гражданскую войну и распад страны. В связи с этим небезосновательной выглядит версия о религиозно-символическом характере убийства царевича, олицетворявшего собой будущее православной русской государственности. Косвенным свидетельством в её пользу служат сегодня многочисленные доказательства ритуального характера убиения Царственных Мучеников в Екатеринбурге в 1918 году». (Митрополит Иоанн. Русская Симфония. СПб, 2002 г., сс. 195, 183).
Отрицание этого ритуального характера – вероятно, ещё одна важная причина того, почему Царственным мученикам было усвоено наименование «страстотерпцы».
Царственные мученики пострадали, конечно, и от ближних своих, и от единоверцев, – но приняли они мученическую кончину от лютых врагов и царского двора, и святой православной веры, за которыми тоже стояли зарубежные силы.
Вы сказали, батюшка, что Царю Николаю ставили в вину его отречение, которое, действительно, ставится некоторыми под сомнение, – мол, чуть ли не из-за этого произошла революция…
Святитель Иоанн Шанхайский сказал: «Не он оставляет Россию, Россия оставляет его, любящего Россию больше своей жизни».
Царь видел своим ясным евангельским зрением свой народ в момент его глубочайшего духовного помрачения, прямо на краю гибели. И что он мог сделать? Наивно думать, что он мог «остановить отступление своей немощной рукой», по слову святителя Игнатия (Брянчанинова), – даже царской, самодержавной рукой. Господь попустил… Он мог только страдать, видя, как весь мiр, можно сказать, ринулся к «светлому будущему» без Бога. Но Царь оставался с Богом, с Евангелием, непоколебимо.
При этом есть такая точка зрения, что Царь Николай был прославлен не за своё правление, а только за мученическую кончину.
Да, так говорили, в частности, для того, чтобы «не прославлять монархию». Есть такой, якобы «сугубо духовный» подход, – но именно по политическим соображениям: потому что не нравится монархия.
Убийство Царской Семьи невозможно считать актом чисто политическим, поскольку противление монархии всегда связано с богоборчеством, ибо монархическое правление основывается на вере. С самого начала, с церковного помазания на царство, монархическое служение неотделимо от служения Богу. И особенно ярко это проявилось в житии Императора Николая Александровича.
Вся революция была прежде всего против веры, хотя проходила под политическими лозунгами. Большинству гонителей Церкви представлялось, что они выполняют чисто политические задачи, социальные, «освобождают народ»… Но даже В.В.Маяковский написал:
В терновом венце революций
Грядёт шестнадцатый год.
После свержения монархии в России начались долгие годы гонений на Евангельскую истину. И направлена революция была в первую очередь против Царя – хранителя и символа нашей государственной православной исторической традиции, которая, правда, и сегодня не всем нравится.
Большую роль во всенародном почитании святого Царя и его Семьи, а также их друга Григория Ефимовича Распутина, сыграл высокий духовный авторитет ещё одного нашего великого старца – протоиерея Николая Гурьянова. Помнится, как его суждения освобождали от застаревших стереотипов о святом Царе, о монархии наших современников, в том числе священников…
Наш Государь был, несомненно, великомучеником, ибо он во все годы царствования, а затем и в заточении, своим любящим, глубоко верующим, чистым сердцем сострадал своей стране, своему народу, даже братскому народу сербскому, своей семье, которая страдала вместе с ним.
Святитель Иоанн Шанхайский говорил про Царя-мученика (он именно так его именовал): «Государь Николай Александрович воплотил в себе лучшие черты царей, которых знал, любил и почитал русский народ… Его внутренний, духовный нравственный облик был так прекрасен, что даже большевики, желая его опорочить, могут упрекнуть его только в одном – в набожности».
Царь – лицо не только политическое. Царь – лицо и духовное. Царская власть сообщается через помазание священным миром, когда царь венчается на царство. Святитель Иоанн Шанхайский говорил тогда же: «Под сводом Екатеринбургского подвала был убит Повелитель Руси, лишённый людским коварством царского венца, но не лишённый Божией правдой священного миропомазания… Государь принял мученический венец… Великий грех поднять руку на помазанника Божия…»
Никто не может измерить глубины тех мучений, которые претерпели царские страдальцы ещё даже в царское время, когда на них обрушилась клевета, которой верил наш слишком доверчивый народ.
И потом, когда их свергли с самой вершины государственной власти, на которой они привыкли жить с рожденья, в самый низ, – эта дистанция никогда никем не будет измерена. Когда над ними, узниками изменников и предателей, издевались обманутые простые люди, когда чистые девы-царевны слышали то, чего никогда не слышало их ухо, на глазах страдающих об этом их родителей… И при этом они знали, что они обречены – и кротко взирали на предстоящую Голгофу…
Какие страдания Царь претерпел за свою горячо любимую супругу, а Царица – за горячо любимого мужа, и оба они – за их возлюбленных пятерых детей, заведомо обречённых на мученичество? Как всё это мучительно долго нагнеталось и тянулось – на их глазах! Уже одно это страдание за детей – всегда большее, чем за себя, родители знают, – было великим мученичеством.
Мы почитаем как мученицу святую Софию, мать девочек-мучениц Веры, Надежды и Любови, хотя она не приняла физических мук, но пережила не меньшую, сердечную муку, когда у неё на глазах были замучены её дочери.
Но наименование страстотерпцев им ведь тоже подходит?
Конечно же, они были страстотерпцами. Так тоже нельзя сказать: «мученики, но не страстотерпцы». Но от них невозможно отнять и именование мучеников, даже великомучеников. В том числе, имея в виду и то, что претерпели их телеса, их святые мощи после жестокого убиения, – недаром такие усилия предпринимаются много лет для того, чтобы навязать обществу версию об их останках.
И всё-таки повторяются утверждения, что они не были мучениками, потому что от них не требовалось отречься от Христа.
Безбожная власть требовала от них сделать это постоянно – всеми унижениями, издевательствами их вынуждали забыть о Христе, поступать не по-христиански. Но они даже здесь, перед гонителями веры, христоненавистниками, отвергшими всякий Божий закон, продолжали быть верными Христу в большом и малом. Это было именно постоянное мученичество, ежедневное исповедание своей веры.
Чаще всего и от всех наших новомучеников, в том числе священномучеников, не требовали отречения от веры. Напротив, обвиняли в «контрреволюции», требовали признать свою принадлежность к «церковно-монархическим организациям», то есть предъявляли сугубо политические обвинения: агитацию против советской власти, против колхозов… Но все они именуются не «священнострастотерпцами», а священномучениками. Ясно, что главной их «виной» перед безбожной властью было отношение к вере, ко Христу, к Церкви, к смыслу жизни, к важнейшим духовным, нравственным понятиям. Почему же только Царю Николаю и его Семье, которые возглавляют сонм новомучеников ХХ века, отказано именоваться мучениками?
Если царевич Димитрий – мученик, почему же царевич Алексий – не мученик?
Дети-страдальцы могли не сознавать своей жертвы, не идти на неё ради Христа, но объективно это было так, и Церковь признавала их мучениками.
Враги России, может, ещё и потому уничтожили святые мощи Царственных мучеников, чтобы их нетление и чудеса, которые бы от них исходили, их не прославили, чтобы не было бы их народного почитания, – как было с мощами царевича Димитрия.
Говорилось ещё, что в житии Царя Николая было два принципиально разных этапа: до вынужденного отречения и после. Было сказано даже, что он был прославлен только за второй этап…
– Разные этапы по условиям жизни, по обстоятельствам, в которых он и его близкие находились. Очень разные! И это был подвиг – можно сказать, духовный экзамен: сохранить внутренний мир и незлобие даже после такого перелома и всей русской жизни, и их семейной, бытовой. И они этот экзамен выдержали с честью. Именно потому, что сами они, внутренне, оставались теми же после отречения, что и до него: верующими, молящимися, смиренными, любящими – Бога, Россию, русский народ, друг друга. Иначе и быть не могло. Такой высоты, на которую взошли Царственные мученики в узах, они потому и достигли, что вся их жизнь до этого была святой. Своё царское служение Император Николай Александрович, по завещанию своего отца Александра Ш-го, не отделял от веры, от служения Богу, преодолевая маловерие и безверие «передового общества». А это могло быть только духовным подвигом.
Мы знаем, что святыми мучениками не становятся по обстоятельствам, случайно – для этого нужно высокое состояние души задолго до роковой минуты, нужны христианские любовь и смирение, которые и приводят к подвигу любви и верности Господу.
Святые благоверные князья Борис и Глеб потому и стали мучениками, что они имели эти добродетели в своём сердце, что в них с детства было воспитано матерью-христианкой, болгарыней, христианское благочестие.
Царь Николай, конечно, недаром родился в день праведного Иова Многострадального, и сам об этом хорошо помнил. И так же, как праведный Иов, он благодарил Господа и во власти и довольстве, и когда всего лишился: Бог дал, Бог взял, буди имя Господне благословенно. Поистине библейская высота!
Поэтому, думается, к 100-летию их мученической кончины вполне можно было бы вернуться к вопросу прославления Царственных мучеников – на основании всенародного, всецерковного их почитания, теперь уже совместно с Русской Зарубежной Церквью, с которой мы, слава Богу, воссоединились, со святителем Иоанном Шанхайским, включённым теперь и в наши святцы, и прославить их полностью. Воздать им то, что они заслужили, и в чём мы перед ними всё ещё в долгу. Это послужило бы и укреплению единства с Зарубежной Церковью.
Батюшка, а что, как Вы считаете, можно было бы сделать для этого практически?
В службе Зарубежной Церкви величание Царственным мученикам поётся в полном соответствии с нашей церковной традицией: Величаем вас, страстотерпцы святии царственнии мученицы, и чтем честная страдания ваша, яже за Христа претерпели есте. Хорошо было бы во всех богослужебных текстах нашей, теперь уже единой Церкви за основу принять именно такое наименование: Царственнии мученицы. Внести их поимённое перечисление в молитвах на литии, как ныне мы поминаем поимённо преподобномучениц великую княгиню Елисавету, инокиню Варвару и четырёх новых священномучеников. И ввести в общецерковное употребление акафист святому страстотерпцу Царю-мученику Николаю – взяв за основу тот, что был составлен в Зарубежной Церкви, при некоторой доработке.
А святые Царственные мученики в ответ на нашу любовь и почитание, будем надеяться, вымолят для нас, для их и нашей горячо любимой Родины новые милости у Бога, ибо имеют особое дерзновение молиться за нас пред Престолом Всевышнего. Об этом тоже были духовные свидетельства последнего времени.
Беседовала Нина Рядчикова.
Рассказ, записанный в Доме творчества писателей
Захватив черновики сочинения no Шолохову (скоро экзамен за десятый класс), я поехал в воскресенье к отцу, он отдыхает под Рузой, в Малеевке, в Доме творчества писателей. Время сейчас между зимой и летом, не дефицитное, и путевку продали ему, не писателю. Он и поехал с удовольствием в это прекрасное место, где стоит среди деревьев большой дом с колоннами и вообще всё построено в стиле прошлого века, напоминает помещичью усадьбу. А приехав, сразу стал звонить мне, звать сюда, я плюнул и поехал.
Пообедав, мы спросили в коридоре у женщины в белом халате, которая тут убирается: давно ли здесь всё построено? Она живо отнеслась к нашему интересу и стала рассказывать.
Оказалось, что нет, построено всего лишь после войны. До войны писатель Иван Рахилло проходил тут на лыжах, и это место ему понравилось. А вскоре началась война…
И тут эта женщина, имени которой я не знал и не узнал, стала рассказывать, что было потом. И мы уже не шли с ней по ковровой дорожке, а стояли и слушали.
– Столько наших здесь поубивало… много… очень даже… очень даже… Немцы наступают – сначала самолёты бомбят, потом танки идут – стреляют по всем сторонам, потом мотоциклы и лисапеты, а потом уже пехота. А их было много, очень много их было… Придут, оставят несколько человек, а сами отступают – все не отступали. А те несколько человек в Глухове, в доме на горе вырыли блиндаж и поставили пушки. Наши видят: там, вроде, пусто – они приказ отдали наступать. А немцы весь народ тогда собрали в одном сарае, а когда увидели, что наши идут, они народ и выпустили. А мирное жительство увидело, что наши идут, к ним навстречу и побежало, а немцы и стали стрелять из пушек по ним. Сколько их поубивало – и солдат, и мирного жительства!..
Там у молодой матери был ребенок маленький на руках, её убило пулей, она в сугроб повалилась, а ребёнок упал, его наш солдат подобрал – и к нам…
Сколько наших поубивало… много… очень даже… очень даже… Сапёров всех поубивало начисто, в канаве у шоссе они так все и полегли, как шли – мы потом смотрели… Только два офицера осталось у плетня. Мы их к себе привели, они не были наголо стриженые, мы им дали мужскую русскую одежду, они у нас и остались.
Потом первая партия немцев пришла. Первым делом пришла кухня.
– Матка, доставай тарелку, – немец показывает.
Мы говорим:
– Нет, – качаем головой. – Вы, – говорим, – нас отравите, не надо нам.
А немец говорит (он по-русски мог):
– Нет, война – нехорошо. Нас заставляют воевать. Если не пойдёшь, то тебя – пум. – Дескать, убьют. И ест сам из тарелки: мол, не отравлена.
A мама моя за три дома жила, приходят к ней:
– Где партизаны?
– Какие партизаны? Вот, посмотрите, нет никаких партизанов.
Они смотрят – валенки (а это девчонки лежали), они с наганом к ним…
Приходят ко мне, а у меня тоже дети были, они шумят, немцы думали – партизаны. Входят – а у меня-то ведь наши, которые остались, сапёры (они были в мужской одежде, что мы им нашли, а та, военная, и автоматы под крыльцом были спрятаны). Ну, «День добрый» – «День добрый». – «А почему не на войне?» – «Война – это нехорошо». Ну, так, вроде, ничего. А потом поехал немецкий офицер и на мине подорвался. Они тогда у нас собрали всех, стариков и подростков погнали в лес – нет ли мин. А шофёр, который немецкого офицера вёз, их предупредил:
– Я его зарежу, а вы бегите в лес, вас расстреливать ведут.
Так он и сделал: офицера в машине удушил, а все разбежались в лес, кто кудa. И потом все целы и невредимы в деревню вернулись.
А в деревне их, немцев, – туча, прямо туча… Два месяца они у нас были. Наши на них смотрели – зубами скрипели, а что сделаешь. Ходят, со дворов скот уводят, всё тащут: крупу, одежду…
А потом пришла вторая партия, первая ушла. Ну, тут уже было много и поляков, и других… Они уже отбирали то, что те не успели.
А один раз сидел немец у нашего дома, ногой качал, дул в гармошку. Тут сзади подкрался наш, ему удобно было: там росло четыре больших липы, а между ними – кустарник частый, он сам был весь до валенок в белом, сзади схватил немца ладонью за лицо и потащил.
Тогда они согнали весь народ до единого, и старого и малого, поставили и говорят: выходить на улицу можно только от восьми утра и до восьми, а в другое время – нет, если кто появится, стрелять будут.
Наши офицеры уходили – адреса свои оставляли, я записала, да потом дом сгорел, всё пропало. Говорили: «Обратно будем идти – зайдём чай попить». Да так их и не было…
А как немцев от Москвы погнали, так они пошли все замотанные, кто во что, в дом заходили – валенки прямо с ног стаскивали, а не отдашь – так убьют и с мёртвого стащут. Всякую одежду брали, женскую юбку вокруг головы обмотают… Курей всех поубивали. Курицу поймают, на снегу костёр разведут, зажарят, да не до конца, внутри она у них сырая – прямо сырую, с потрохами, неощипанную едят…
Отец мой – ему пятьдесят четыре года было, но он мужик был ещё здоровый – одного немца ещё раньше задушил, так он у нас потом в погребе и лежал… А отец сам седеть начал, прямо у меня на глазах седел: сначала – борода, потом виски, так весь белый и стал… «У меня, – говорил, – ничего нет, так я их руками буду душить».
У меня тогда дочка была, маленькая, три месяца ей было, я её на руках держала, прямо в неё пуля попала, а я из-за неё жива осталась…
Отец говорил: «Ну, теперь уж живы останемся…»
Ох, эта война… Три брата у меня поубивало… Никогда я этого не забуду, пока жива буду, никогда…
А потом писатели наши приехали, они мне – как родные…
Каких-то тридцать минут она рассказывала. Но вряд ли я услышу в своей жизни ещё раз что-то подобное… Иногда у неё появлялись слёзы, она рассказывала, а мы её даже не спрашивали ни о чём совсем, молча стояли и слушали. Наверно, она говорила это нам первым здесь. Мимо нас время от времени проходили писатели, несколько удивлённо посматривая на нашу беседу. Наконец, она почти внезапно оборвала свой рассказ и со слезами в глазах отошла к окну и стала в него молча смотреть…
В Доме была тишина. «Тише! Шум мешает работать», – чернела надпись на белом плафоне.
1967 г.
Когда В.В.Путин недавно на телевизионной «Прямой линии» не выразил явно своего отрицательного отношения к окаянной «Матильде», – показывать которую, по законам Российской Империи, это преступление, – некоторые наши православные люди опечалились, разочаровались, опустили руки…
А что говорил о Владимире Владимировиче протоиерей Николай Гурьянов? «Нужно за него молиться». Наш великий старец почил в 2002 году, когда Путин только начал нести свой державный крест. Этот крест невероятной тяжести без всенародной молитвы нести невозможно…
Это вообще ответ на всякое проявление человеческой немощи – даже если она есть: «Значит, нужно ещё помолиться». (А может быть, военная хитрость? «Когда мы отступаем – это мы вперед идём!» Батюшка Николай другой раз тоже прямо не говорил – лукавый ведь всё слушает).
Господь попускает какой-то человеческой немощи именно для этого – чтобы помолились. Можно сказать, человек таким образом молитв наших просит. Как и всё, что попускается Господом, на что Его святая воля, это делается Им с положительной целью. Не чтобы осуждали, а чтобы помогали. Помогать – главное православное слово. Все мы нуждаемся в помощи – других и другим. Друг друга тяготы носите, и тако исполните закон Христов (Гал. 6, 2).
И Путин нуждается в помощи, как никто другой в государстве, это же ясно. В молитвах за Россию не усыпает Державная Владычица, не усыпают все русские святые, и нам лучше молиться, чем унывать. «Нет нам дороги унывать, – говорил преподобный Серафим Саровский, – Христос победил всё».
Чудовищное, сатанинское давление было на Царя-мученика. Было на Сталина. Оно есть и на Путина. И извне, и изнутри. Потому что наша Россия – кость в горле у диавола. Это понятно.
Они, её враги, – с диаволом, а мы – без Бога? Да не будет.
«Про Сталина говорят, что у него нет недостатков, – говорил мудрый Иосиф Виссарионович. – Но таких людей нет».
Даже Путин не всё знает. Не всё знает о Царе-великомученике, о его подвиге, вообще о монархии. Не всё знает о Сталине. И в вере Православной ему, как и всем нам, нужно укрепляться – тут, как известно, нет предела. Ему и помолиться-то бывает некогда, какой там, он за всех нас трудится, ещё и поэтому ему нужны наши молитвы. Один за всех, а все за одного, – так и должно быть.
Протоиерей Николай Булгаков
Однажды в лесу появилась белая ворона. Серебристо-белая.
Обыкновенные, чёрные вороны окружили ее завистливым кольцом. Они восторженно молчали.
Они не выдержали и спросили у белой вороны химический состав и всё такое…
Белая ворона (для которой, между прочим, это был один из счастливейших моментов жизни) размеренно отвечала.
И вот всё больше стало появляться белых-серебристых ворон.
А на чёрных ещё ворон все стали смотреть как на каких-то безнадёжно серых.
Но ведь смысл всего этого в том только и был, чтобы быть белой вороной среди других. А какая же ты белая ворона, если все белые?
Поэтому… однажды в лесу появилась белая ворона. Фиолетово-чёрная. Об остальном вы уже, вероятно, догадываетесь.
(1966 г.)
Протоиерей Николай Булгаков | 2024