Авторский сайт протоиерея Николая Булгакова

О воспоминаниях отца

          В самом центре России, в селе Волово под Ливнами, жил мальчик, сын ветеринарного врача, внук священника, служившего неподалёку, в женском монастыре св. равноапостольной Марии Магдалины. В 1917 году ему было семь лет. Он застал, увидел, сохранил в себе как первые детские впечатления Россию старую, жившую до него веками. И на его глазах происходили сильнейшие потрясения всей русской жизни: революции, гражданская война, первые годы советской власти… Всё это он видел в родном селе — таком, из каких и состояла вся Россия.

          Мальчик вырос, стал москвичом, доктором технических наук, написал много книг по своей специальности — автоматическое управление. Но память его в подробностях сберегла те детские и юные картины. Они ценны для нас сегодня не только как свидетельство человеческой жизни — всегда безценной, — но и как исторический документ. Это, собственно, и есть история: рассказ о том, как же всё это, известное нам больше по названиям, по историческим формулировкам, было в живой жизни — для мальчика, его родителей, родных, друзей, соседей, для страны людей.

          «В один из обычных февральских дней папа пришёл к Дворни, необычно взволнованный. Он отвёл в сторону Пашу Вуколова и что-то шептал ему на ухо. Я, конечно, пытался подслушать, но меня строго отстранили.

          — Не может быть! — сказал Павел, которому передалось папино волнение.

          Вошла мама — шепнули ей. Её лицо стало испуганным.

          — Что ты говоришь?!

— Подождём вечерних сообщений, — сказал папа.

На другой день он снова уходил в село и, вернувшись, громко сказал:

— Царь отрёкся от престола, вчера пришла телеграмма.

Но все не верили и боялись, что это сообщение не подтвердится, и взволнованно шептались».

          А рядом с этим — воспоминания о подробностях живой ежедневной жизни, поэзия мелочей.

          «Нужно было собрать птицу: кур, индюшек, — закрыть курятник, замкнуть каретный сарай и сделать другие мелкие ежедневные дела. Наконец, когда всё было кончено, мы шли домой. Ещё засветло лампы наливались керосином и протирались стёкла, а теперь, войдя в полутьме в кухню, чиркали спичкой и зажигали огонь. И происходило чудо: сумеречный вечер мгновенно превращался в ночь. Окна становились чёрными, в них ничего не было видно, а в комнате было светло от лампы».

          Тут нет ничего написанного приблизительно — мол, не очень помню, так заменю общими словами, представлю, как это могло быть. Нет, только то, что было.

          «В ранние зимние сумерки мама оживлённо позвала меня из кухни:

          — Одевайся скорей, беги на большак!

Я, одеваясь, услышал с большака глухой странный шум. Пока выбежал за ворота, Пока выбежал за ворота, шум утих.

Посередине заснеженной нашей улицы стояла какая-то странная машина на колёсах, а вокруг неё собрались все соседи. «Трактор Фордзон», — объяснили мне. Его вёл из Ливен механик, и против нашего дома он заглох и стал…

Первый небольшой, ниже телеги, трактор на нашей воловской земле! Маленький, безпомощно застрявший в снегу, он показался мне жалким по сравнению с лошадью, которой снега нипочём».

Глава «Раннее» составлена из первых детских впечатлений. Она имеет особенную художественную интонацию — поэтическую, напоминающую отчасти аксаковскую детскую прозу — такая же спокойная прозрачная память, ясность безценных детских открытий.

«Лето. В столовой у стола таинственно и заботливо возятся папа с мамой, укладывая какое-то бельё. Это они готовят очередную посылку по почте каким-то нуждающимся. Иногда они получали письма от совершенно незнакомых людей (откуда те узнавали адрес?) с просьбой помочь деньгами или вещами. Чаще всего это были студенты. Теперь они готовят посылку молодожёнам, ждущим ребёнка».

          «Родители», «Ветеринарный участок», «Родной чернозём», «Революция», «Красные и белые», «Советская власть», «Разруха», «Гимназия на дому» — по этим названиям глав можно судить о том, как с разных сторон воссоздаётся та, теперь уже далёкая от нас жизнь.

          Та жизнь описана, начиная с самого простого: как мальчик запрягал лошадей, как убирал хлеб, как вообще тогда был устроен быт, — и кончая важнейшими историческими событиями, увиденными его же глазами. Это делает повествование словно бы специально адресованным юношеству, вовсе не знакомому с той ушедшей жизнью. В самом деле, как может молодой человек лучше прикоснуться к важнейшему, переломному периоду истории родной страны, как не через мысли, ощущения своего ровесника, жившего тогда? Всё это просто, обыденно — и в то же время углубляет понимание главного в истории. А то ведь у нас много всяких мнений, идеологических споров о прошлой жизни, а вот саму ту жизнь мы часто не знаем и себе не представляем.

          Очень важная, острая сегодня тема — тема труда. В этих воспоминаниях она — одна из важнейших. Есть целая глава: «Золотые руки».

«Я знал, что руки золотые у ливенского сапожника Москвитина, шапошника Мотосова, воловсвкого портного Селищева. Золотые руки несомненно, были у Алексея Гармонистова и его слепого брата. Это были ещё молодые парни, которых прозвали Гармонистовыми, потому что их отец делал знаменитые гармоники — ливенки».

Глава эта — о русских умельцах, о том, как ценились и славились у нас те, кто трудился на совесть, трудился искусно, для кого работа, даже и самая простая, была творчеством. Это качество — любовь к труду, в том числе и ручному — ныне, увы, сильно отощало. Престиж заработка стал выше престижа самого труда. Так что полезно вспомнить о том, как раньше Русь славилась золотыми руками, как сам мальчик в годы разрухи, когда не было ни материалов, ни инструмента, из ничего всё это изобретал — и стал потом учёным, обладателем патентов на изобретения.

Алексей Алексеевич Булгаков работал зав. лабораторией Института проблем управления (технической кибернетики) АН СССР. Его научные труды издавались у нас и переводились за рубежом, в том числе в Великобритании. При этом любил поэзию. Когда-то взял билет на встречу с Маяковским, но вдруг пришло известие о его якобы самоубийстве — «Как же так, у меня же билет?!» Над его рабочим столом всегда висели портреты Пушкина и, конечно, горячо любимого Есенина. А ещё стояла фотография академика по космосу Б.Н.Петрова, которого папа любил и уважал. Он говорил, что Борис Николаевич был верующим, поэтому даже в партию не вступил.

Отец не был церковным человеком, но как-то признал: «В вопросах религии ты оказался прав». Библия, которую ему подарил, у него была вся в закладках. За год до его кончины в 1993 году мы приезжали к нему с отцом Валерианом Кречетовым, была тёплая встреча.

Публикуются эти воспоминания впервые.

Протоиерей Николай Булгаков